— Посмотрите, д’Артаньян, что там происходит, — попросил он.

Д’Артаньян беспечно подошел к окну и взглянул наружу.

— Ого! — произнес он. — Что это значит? Маршал де Ла Мельере возвращается без шляпы. У Фонтраля рука на перевязи, несколько солдат ранено, лошади в крови. Однако… Что это делают караульные? Они прицеливаются и сейчас дадут залп!

— Им дан приказ стрелять в толпу, если она приблизится к Пале-Роялю.

— Если они выстрелят, все погибло! — воскликнул д’Артаньян.

— А решетки?

— Решетки! Они не продержатся и пяти минут. Их сорвут, изломают, исковеркают. Не стреляйте, черт возьми! — крикнул д’Артаньян, быстро распахивая окно.

Но было уже поздно: д’Артаньяна за шумом не услышали. Раздалось три-четыре мушкетных выстрела, и поднялась перестрелка. Слышно было, как пули щелкали о стены дворца. Одна просвистела мимо д’Артаньяна и разбила зеркало, у которого Портос в эту минуту любовался собой.

— О! О! — воскликнул кардинал. — Венецианское зеркало!

— Ах, монсеньор, — сказал на это д’Артаньян, спокойно закрывая окно, — не плачьте, пока еще не стоит, вот через час во всем дворце не останется, надо думать, ни одного зеркала, ни венецианского, ни парижского.

— Что же делать, как вы думаете?

— Да возвратить им Бруселя, раз они его требуют. На что он вам, в самом деле? Какой прок от парламентского советника?

— А вы как полагаете, господин дю Валлон? Что бы вы сделали?

— Я бы вернул Бруселя.

— Пойдемте, господа, я поговорю об этом с королевой.

В конце коридора он остановился.

— Я могу на вас рассчитывать, не правда ли, господа?

— Мы не меняем хозяев, — сказал д’Артаньян. — Мы у вас на службе: приказывайте, мы повинуемся.

— Подождите меня здесь, — сказал Мазарини и, обойдя кругом, вошел в гостиную через другую дверь.

Глава 4

Бунт переходит в восстание

Кабинет, куда вошли д’Артаньян и Портос, отделялся от гостиной королевы только портьерой, через которую можно было слышать то, что рядом говорилось, а щелка между двумя половинками портьеры, как ни была она узка, позволяла видеть все, что там происходило.

Королева стояла в гостиной, бледная от гнева; однако она так хорошо владела собой, что можно было подумать, будто она не испытывает никакого волнения. Позади нее стояли Коменж, Вилькье и Гито, а дальше — придворные, мужчины и дамы.

Королева слушала канцлера Сегье, того самого, который двадцать лет тому назад столь жестоко ее преследовал. Он рассказывал, как его карету разбили и как он сам, спасаясь от преследователей, бросился в дом господина О., в который тотчас же ворвались бунтовщики и принялись там все громить и грабить. К счастью, ему удалось пробраться в маленькую каморку, дверь которой была скрыта под обоями, и какая-то старая женщина заперла его там вместе с его братом, епископом Мо. Опасность была велика, из каморки он слышал угрозы приближающихся бунтовщиков, и, думая, что пробил его последний час, он стал исповедоваться перед братом, готовясь к смерти, на случай, если их убежище откроют. Но к счастью, этого не случилось: толпа, думая, что он выбежал через другую дверь на улицу, покинула дом, и ему удалось свободно выйти. Тогда он переоделся в платье маркиза О. и вышел из дома, перешагнув через трупы полицейского офицера и двух гвардейцев, защищавших входную дверь.

В середине рассказа вошел Мазарини и, неслышно подойдя к королеве, стал слушать вместе с другими.

— Ну, — сказала королева, когда канцлер кончил свой рассказ, — что вы думаете об этом?

— Я думаю, ваше величество, что дело очень серьезно.

— Какой вы мне дали бы совет?

— Я дал бы вам совет, ваше величество, только не осмеливаюсь.

— Осмельтесь, — возразила королева с горькой усмешкой. — Когда-то, при других обстоятельствах, вы были гораздо смелее.

Канцлер покраснел и пробормотал что-то.

— Оставим прошлое и вернемся к настоящему, — добавила королева. — Какой совет вы хотели мне дать?

— Мой совет, — отвечал канцлер нерешительно, — выпустить Бруселя.

Королева побледнела еще больше, и лицо ее исказилось.

— Выпустить Бруселя? — воскликнула она. — Никогда!

В эту минуту в соседней зале раздались шаги, и на пороге гостиной, без доклада, появился маршал де Ла Мельере.

— А, маршал! — радостно воскликнула Анна Австрийская. — Надеюсь, вы образумили этот сброд?

— Ваше величество, — отвечал маршал, — я потерял троих людей у Нового моста, четверых у Рынка, шестерых на углу улицы Сухого Дерева и двоих у дверей вашего дворца, итого пятнадцать. Кроме того, я привел с собой десять — двенадцать человек ранеными. Моя шляпа осталась бог весть где, сорванная пулей; по всей вероятности, я остался бы там же, где моя шляпа, если бы господин коадъютор не подоспел ко мне на выручку.

— Да, — промолвила королева, — я бы очень удивилась, если бы эта кривоногая такса не оказалась во всем этом замешана.

— Ваше величество, — возразил де Ла Мельере с улыбкой, — не говорите при мне о нем плохо; я слишком хорошо помню услугу, которую он мне оказал.

— Отлично, — сказала королева, — будьте ему благодарны, сколько вам угодно, но меня это ни к чему не обязывает. Вы целы и невредимы, а это все, что мне надо; вы вернулись, и теперь вы тем более желанный гость.

— Это так, ваше величество, но я вернулся под тем условием, что передам вам требования народа.

— Требования! — сказала Анна Австрийская, нахмурив брови. — О господин маршал, вы, вероятно, находились в очень большой опасности, если взяли на себя такое странное поручение!

Эти слова были сказаны с иронией, которая не ускользнула от маршала.

— Простите, ваше величество, — отвечал он, — я не адвокат, а человек военный, и потому, быть может, выбираю не те выражения; я должен был сказать: «желание» народа, а не «требования». Что же касается замечания, которым вы удостоили меня, то, по-видимому, вы желали сказать, что я испугался?

Королева улыбнулась.

— Да, признаюсь, ваше величество, я боялся, и это случилось со мной лишь третий раз в жизни, а между тем я участвовал в двенадцати больших боях и не помню уж в скольких схватках и стычках. Да, я испытал страх, и мне не так страшно даже в присутствии вашего величества, невзирая на вашу грозную улыбку, как перед всеми этими чертями, которые проводили меня до самых дверей и которые бог весть откуда взялись.

— Браво, — прошептал д’Артаньян на ухо Портосу, — хорошо сказано.

— Итак, — сказала королева, кусая губы, между тем как окружающие с удивлением переглядывались, — в чем же состоит желание моего народа?

— Чтобы ему возвратили Бруселя, ваше величество, — ответил маршал.

— Ни за что! — воскликнула королева. — Ни за что!

— Как угодно вашему величеству, — сказал маршал, кланяясь и делая шаг назад.

— Куда вы, маршал? — удивленно спросила королева.

— Я иду передать ваш ответ тем, кто его ждет, ваше величество.

— Останьтесь. Я не хочу, это будет иметь вид переговоров с бунтовщиками.

— Ваше величество, я дал слово, — возразил маршал.

— И это значит?..

— Что, если вы меня не арестуете, я должен буду вернуться к народу.

В глазах Анны Австрийской сверкнула молния.

— О, за этим дело не станет! — сказала она. — Мне случалось арестовывать особ и более высоких, чем вы. Гито!

При этих словах Мазарини поспешно подошел к королеве.

— Ваше величество, — сказал он, — если мне позволительно тоже дать вам совет…

— Отпустить Бруселя? Если так, вы можете оставить свой совет при себе.

— Нет, — отвечал Мазарини, — хотя этот совет, может быть, не хуже других.

— Что же вы посоветуете?

— Позвать коадъютора.

— Коадъютора? — воскликнула королева. — Этого интригана и бунтовщика? Ведь он и устроил все это!

— Тем более, ваше величество. Если он устроил этот бунт, он же сумеет и усмирить его.